Спустя три года после войны, 18 мая 1948-го, старый крымский поселок Аджимушкай переименовали в Партизаны. Так бы, наверное, и значился он о сих пор на картах, как и расположенное в ста километрах западнее и переименованное в тот же день в Партизаны село Шейх-Эли. Но в Аджимушкае отстоять историческое название взялся главный партизан села...
Аджимушкай уже давно считается окраиной города Керчи. Сразу за ним расстилаются бескрайние, выжженные солнцем степи. Казалось бы, где здесь партизанить? Да под землей, конечно! В считаных метрах от крайних домов села начинается гигантский комплекс рукотворных пещер — Аджимушкайские каменоломни.
Еще древние греки добывали здесь ракушечник для строительства городов. Столица Боспорского царства — знаменитый Пантикапей, на месте которого выросла нынешняя Керчь, — была возведена из местного камня. Каменоломни славились прекрасным строительным материалом, а татарское название "АджиМушкай" на русский язык стали переводить как "седой старый камень", хотя такая интерпретация крайне сомнительна. В начале XX века добыча камня в Аджимушкае перестала быть экономически оправданной, и каменоломни забросили. Но за два с половиной тысячелетия выработок здесь образовалось целое подземное царство: по оценкам спелеологов, площадь всех штолен Аджимушкая составляет 171 гектар.
В Гражданскую войну пещеры облюбовали красные партизаны; позднее здесь же местные жители прятали свои ценности. А во время Великой Отечественной войны каменоломни стали местом подвига тысяч героев. О подземной крепости Аджимушкая написано множество книг, сняты документальные и художественные фильмы. Но история эта попрежнему остается малоизвестной, хотя по своей значимости не уступает, скажем, той же обороне Брестской крепости, пишет портал "Русский мир".
Лампочки и резиновые факелы
15 мая 1942 года части Красной армии, прикрывавшие отход основных войск на Таманский берег, попали в окружение в районе Аджимушкая и приняли решение уйти в каменоломни. По сути, Аджимушкайские каменоломни — это два комплекса пещер, которые не сообщаются между собой. В войну их стали называть "Большие и Малые каменоломни" — по числу скрывавшихся в них людей. В Малые ушли 3 тысячи бойцов, в Большие — 10 тысяч военных и 3 тысячи гражданских лиц. С размерами же каменоломен все с точностью наоборот: Малые — двухъярусные, с длиной штолен до 15 километров, уходящих под землю на глубину до 30 метров; Большие — одноярусные, длиной до 9 километров и глубиной до 17 метров.
Музей истории обороны Аджимушкайских каменоломен, открытый в 1967 году, разместился в Больших каменоломнях — там, где над равниной восстают 15-метровые каменные фигуры бойцов. Перед спуском в музей экскурсовод выбирает замыкающего группу и выдает ему фонарь, чтобы отставший в этом лабиринте не потерялся. А в расположенном рядом кафе предлагали в аренду куртки — бродить в холодных пещерах предстояло больше часа. Мы начали спускаться по лестнице в подземелье... Первое ощущение — совершенно непригодный для жизни микроклимат, заставляющий ежиться от промозглой сырости и холода, даже если на тебе куртка. Круглый год здесь держится температура 6–10 градусов по Цельсию, влажность — 90 процентов; сквозняки и осыпающиеся потолок и стены, стоит к ним только прикоснуться. А подземный гарнизон держался здесь 170 дней! Во время экспедиции 1985 года ростовская группа поисковиков решила провести эксперимент: жить в подземелье и вести поиски в автономном режиме, без выхода на поверхность. Выдержали десять дней. После чего вышли из каменоломен и несколько дней потратили на восстановление работоспособности. Сообщалось, что у всех участников эксперимента были сильно воспалены глаза.
Уход 10-тысячного гарнизона в подземелье был, конечно, вынужденным и неожиданным, но в пещерах людей ждала хоть кое-как, но все же обустроенная обстановка. Перед отступлением несколько дней здесь находился штаб Крымфронта, а до того располагались военные склады. В каменоломнях было даже проведено электричество, которое вырабатывали два трактора. Один из них — "Сталинградец" на колесном ходу — первый подсвеченный объект, с которым мы столкнулись в густой темноте подземелья. Другой — трактор харьковского завода на гусеничном ходу — семьдесят лет считался утерянным, но в августе 2016го его нашли поисковики.
Жить с электричеством гарнизону пришлось недолго. Не хватало топлива, да и немцы не дремали: взрывали бомбы там, где слышали тарахтение трактора. На смену "лампочкам Ильича" пришли факелы из автомобильных покрышек и телефонных проводов. То, как все это чадило, можно судить по закопченным потолку и стенам пещер. Но люди держались, даже из гражданских почти никто не поднялся наверх: все хорошо помнили, как во время первой оккупации, в декабре 1941 года, неподалеку отсюда, в Багеровском рву, немцы расстреливали местных жителей тысячами, включая детей.
Газ и авиабомбы
24 мая фашисты устроили первую газовую атаку. Газ в каменоломни закачивали с помощью самолетных двигателей, а сквозняки разносили его по всем штольням. Изза дыма костров и факелов газ не сразу был замечен, что обошлось слишком дорого: погибло около тысячи человек. Противогазов было мало. Уповая на обещание немцев сохранить жизнь, на поверхность вышли почти все местные жители.
В дальнейшем газовые атаки продолжались почти каждый день — с немецкой педантичностью газ начинали закачивать ровно в 10 утра и продолжали качать в течение восьми-десяти часов. Почему командование Красной армии ни разу не выступало с заявлениями о применении гитлеровцами на Крымфронте химического оружия, запрещенного международной конвенцией — остается загадкой. Так же как и то, чем травили аджимушкайцев. В 1986 году поисковики нашли одну из неиспользованных газодымных шашек. Но даже в Академии химзащиты в Москве не смогли ее идентифицировать — маркировка шашки не значится в немецких каталогах...
После первых газовых атак в каменоломнях в живых осталось около 3 тысяч человек. Несмотря на столь тяжелую обстановку, в гарнизоне удалось наладить бытовые условия, обеспечить относительную безопасность, строгую дисциплину и выполнение боевых задач. От газовых атак сооружали убежища: в тупиковых штольнях, где нет сквозняков, строили стены, оставляя только узкий проход, который плотно завешивали плащ-палатками и одеялами. Немцы пытались уничтожить гарнизон взрывами: пробивали глубокие шурфы над пещерами и закладывали туда авиабомбы, оставленные отступившей Красной армией рядом на аэродроме. В гарнизоне был создан отряд "слухачей", которые прослушивали стены, заблаговременно определяя, где неприятель готовится заложить очередной заряд.
Днем в подземелье держали круговую оборону, не давая шанса немцам пройти внутрь — строили заградительные стенки с амбразурами, оперативно размещали новые посты в брешах, пробитых бомбами. Ночами совершали боевые вылазки, захватывая оружие и провиант.
За ведро воды - ведро крови
Лежанки в подземелье встречаются разные — сделанные в углублениях стен и сложенные из камней необычно высоко. Люди старались забраться повыше, где пыли меньше и немного теплее. Матрацы делали из высушенных водорослей, принесенных местными жителями. Материал оказался как нельзя подходящим — и спать удобно, и пропитанная солью водоросль не гниет даже в условиях каменоломен.
Бросается в глаза "Боевой листок" на стене. Это точная копия с оригинала, найденного здесь. На нем можно разобрать: "Больше бдительности! Смерть фашистам! Беречь оружие!" Оружие в подземелье берегли особо — постоянная сырость и осыпающийся известняк быстро выводили его из строя. У подземного гарнизона даже имелась отдельная мастерская по ремонту оружия...
Самые большие сложности были с водой, потому как открытых источников под землей не было. Первое время прорывались с боем к колодцам на поверхности. При этом погибал каждый второй. Как говорили участники тех событий, "за ведро воды приходилось платить ведром крови". Вскоре и этой возможности не стало: фашисты забросали ближайшие к каменоломням колодцы мусором и трупами советских солдат.
Воду собирали во влажных штольнях, подставляя каски под падающие с потолка редкие капли. Были организованы специальные команды по добыче воды. Сначала бойцы просто обсасывали мокрый потолок и сплевывали в общий котелок. Затем придумали более чистый способ: просверливали в камне дырку, заталкивали туда вату и через трубочку всасывали живительную влагу. Трубочки делали из все того же телефонного кабеля. За шесть часов таких мучений набиралась солдатская кружка. Но воды все равно не хватало, норма ее выдачи в это время не превышала нескольких ложек в день. Тогда решили копать колодец. Долбили хоть и мягкий, но все-таки камень — киркой, ломиками, саперными лопатами, штыками... И через месяц на глубине 14,5 метра добрались до воды. Посетители музея неизменно склоняются над этим первым колодцем и светят вниз фонарем — чтобы увидеть на дне тусклый блик спасительной воды. Подземные партизаны вырыли и второй колодец, но он был точно вычислен фашистами и засыпан с помощью прицельного взрыва.
"Санатории" и "Сигнальные ровики"
Самая глубокая часть музейного маршрута — госпиталь. Над головой 17 метров сплошного камня — никакая бомба сюда не достанет. Именно по соображениям безопасности в этих штольнях и был развернут госпиталь. Правда, за покой пришлось платить холодом — температура здесь всего 6 градусов по Цельсию.
Лекарств крайне не хватало, медсестры всем по очереди устраивали "санатории". Так в подземном гарнизоне называли вынос больного к обвалу, где он мог лежать, любуясь в вышине клочком синего неба.
Вид операционной госпиталя и по сей день пугает. Над самодельным ржавым операционным столом с потолка свешиваются длинные лохмотья тряпок. Таким образом ограждали рану от падающей сверху известковой крошки.
И в таких условиях врачи умудрялись делать сложные операции. Ветераны каменоломен вспоминали, как молодой хирург из Одессы сделал ампутацию ноги старшему лейтенанту Исакову, у которого после ранения началась гангрена. Анестезией служил спирт. Исаков выжил и довольно быстро восстанавливался. Ему даже сделали костыль для самостоятельного передвижения по каменоломням. Умер Исаков гораздо позже — от голода...
Неожиданно было наткнуться в пещерах на небольшую канаву, засыпанную бутылками, жестяными банками и прочим звенящим хламом. Это изобретение последних недель жизни подземного гарнизона — "сигнальный ровик". Сил оборонять все выходы уже не было, а звон железа и стекла разносился в каменоломнях далеко...
Подземная крепость пала 28 октября, когда в живых оставалось всего 26 человек. В плен было взято семь человек, и все они вскоре погибли в застенках гестапо.
Щадя психику посетителей, в подземном музее не рискнули оставить последнего часового, который держал свой пост еще много лет после взятия каменоломен.
Мумифицированное тело сидящего на посту бойца в истлевшей одежде и с винтовкой в руках поисковики нашли в дальних штольнях. Точную копию часового сделали из металлических прутьев, но поместили ее в надземной части музея — полости гигантских пилонов хранят в себе еще три этажа музейной экспозиции...
К концу подземной экскурсии я осознал, что каменоломни, по существу, гигантский некрополь, настоящие погребальные катакомбы! Умерших, погибших, отравленных газами хоронили в дальних и ближних штольнях, во всех пригодных для этого местах — в нишах и ямах, засыпая трупы рыхлой каменной крошкой. И сразу подумалось, что есть какая-то таинственная связь с величественным Царским курганом IV века до н.э., который возвышается над пещерами в нескольких сотнях метров от музейного входа...
В каменоломнях похоронено более 3 тысяч человек. Почти все — в братских могилах. Только своего командира, полковника Павла Максимовича Ягунова, бойцы похоронили отдельно, сделали ему даже гроб из кузова автомобиля. Ягунов погиб в начале июля в каменоломнях — во время разбора трофеев, добытых после очередной вылазки, в руках у него сработала мина-ловушка. Несмотря на то, что выжившие после войны аджимушкайцы точно указывали отсек, где захоронен их командир, могилу Ягунова не могли найти 45 лет. Раскопали ее совершенно случайно в 1987 году.
Вообще, поисковые работы в каменоломнях еще далеки от завершения. Каждый год здесь находят новые захоронения, личные предметы и документы. Подземелье таит и много загадок. Например, архив гарнизона, о котором точно известно, что он спрятан в каменоломнях. Или история непонятных подземных складов, где хранились миллионы рублей, тонны сахара... А в одном из отсеков, к примеру, обнаружено колоссальное количество сгоревших снарядов и патронов, покрывающих пол метровым слоем...
Живой свидетель
До 1960х годов о подвиге подземного гарнизона особо не упоминали. Были в оккупации — значит, не герои. Чудом выживший командир Малых каменоломен Михаил Григорьевич Поважный, как бывший пленный, после войны не мог устроиться на нормальную работу, занимался чем мог, вроде заготовки угля. Боевые заслуги командира признали только с открытием музея — в 1967 году. До наших дней дожил только один аджимушкаец — Михаил Петрович Радченко. В мае 1942 года он 14летним подростком спустился в каменоломни и провел там почти пять месяцев. Михаил Петрович до сих пор живет в Аджимушкае. В прежние годы он даже в музее работал — водил экскурсии в подземелье. Экскурсантам, конечно, о своей боевой юности не говорил, но они сами по рассказу догадывались, что перед ними живой свидетель.
Музейные работники, заботясь о спокойной жизни ветерана, контактов Радченко, понятное дело, не дают. Но отыскать Михаила Петровича в небольшом поселке труда не составило. Старый, аккуратно выбеленный дом, чистый, выметенный двор, громкий звонок, тугая калитка...
"Толкайте же сильней!" — раздался бодрый голос со двора. "Миша Радченко", — представился хозяин и крепко пожал мне руку. И напрасно последнего бойца подземного гарнизона в музее так опекают — он очень любит поговорить о войне...
"Меня фашисты записали в партизаны еще во время первой оккупации, в 41м, — вспоминает Михаил Петрович. — Мы с друзьями сразу же после прихода немцев дали клятву, что будем мстить оккупантам. А в качестве удостоверения клятвы съели по светлячку — такие маленькие горячие светлячки, здесь их много. Было нас четверо: Коля Дроз, Володя Чичко, Володя Рык и я. Мне поручили выкрасть оружие у стоявших в селе немцев. Обедали они в строго определенное время — я выбрал час и пробрался в комнату, где жил немец в нашем доме. Не успел осмотреться, как вижу в окно: немец возвращается. Я сшиб его в дверях кулаками — и тикать. Вслед мне послышались выстрелы. Румынский солдат поил лошадь у колодца, все видел и стал кричать, чтобы я бежал в каменоломни. Хорошо, что я его послушался, а если бы бежал поверху, то бросившийся в погоню немец меня бы застрелил. В селе еще стояли чехи. Один из них начал озлобленного немца унимать: "Ну, чего ты за Мишей гоняешься — пацан еще, да и ты даже не знаешь, зачем он к тебе заходил". В ответ немец поймал кошку, повесил ее во дворе и всем сказал, что так же повесит "вашего Мишу".
Пришлось мне прятаться у родственников в соседних деревнях. Когда был у бабушки, меня едва не поймали. Немецкий патруль вошел в дом, но бабушка успела спрятать меня на кровати под периной и сама сверху легла. Под толстой периной я чуть не задохнулся. Немцы, никого не найдя, ушли прочь.
А друзья мои все погибли. Втроем спустились в каменоломни в поисках взрывчатки. Мы знали, что там были военные склады. Но никак не ожидали, что подходы к ним заминированы. Ребята подорвались. Взрыв был такой силы, что от них ничего не осталось — нашли только воротник от рубахи Коли Дроза".
Потеря надежды - тяжелее всего
"А когда началась вторая оккупация, в мае 42го, почти все жители Аджимушкая спустились в каменоломни. У нас тут был военный аэродром, немцы его бомбили, и селу страшно доставалось, — продолжает рассказ Михаил Петрович. — Люди уходили под землю, забирая всякий скарб, домашнюю живность, курей, гусей, коров... Почти все вышли на поверхность уже 28 мая, после второй газовой атаки. Тогда концентрация газа была такая сильная, что протяни руку — ее не видно. Я остался под землей, потому как не знал, что меня ждет наверху — хватало тех, кто напомнил бы немцам о моих "заслугах".
В каменоломнях нас, подростков, щадили: тяжелой работой мы не занимались, за водой с боем не ходили, колодец не копали. Для бойцов мы были как роскошь, все равно что их родные дети, оставшиеся дома, — нас охраняли, о нас заботились, над нами подшучивали. Но страшной подземной жизни мы хлебнули сполна. Пока не было колодца, обсасывали влажный потолок — рот разъедало жутко. Во время газовых атак мы спасались тем, что вырывали канавку в рыхлой породе, опускали в нее лицо, прикрывались ладонями — и так потихоньку дышали. Немцы сильных ядов в пещеры не закачивали. В основном это были выхлопные газы и дымовые шашки с какой-то химией, которая оседала на камнях желтой пеленой. Я эту отраву и до сих пор чувствую, когда спускаюсь в каменоломни. Теперь мне трудно одолеть длинную лестницу в подземелье, но до последнего времени я там часто бывал.
Еще страшнее были взрывы. Когда немцы взрывали бомбы в разных местах одновременно, то земля под ногами в самом деле вспучивалась, а взрывной волной так бросало о стену, что сознание теряешь.
Но самое тяжкое время началось в июле. Вопервых, по радио мы услышали сообщение, что Севастополь пал; фашисты прорвали фронт под Ростовом и ушли на Сталинград. Ясно стало, что помощи ждать неоткуда. Так-то мы и впрямь надеялись, что с Тамани высадится десант, как в первую оккупацию, мы еще выйдем поможем. Потеря надежды — тяжелее всего. Тогда же и голод начался страшный. За весь июль только один дождь прошел — кругом засуха, немцы все поля выжгли. Раньше, бывало, выйдешь ночью, зеленой травы поешь. Пшеница здесь росла и ячмень: натрешь три килограмма, из них два — в общий котел, один — себе. Во время ночных вылазок нам порой удавалось немецкую кухню захватывать, взять продуктов. Немцы, кстати, ячмень жарили, мололи и пили в качестве кофе. С июля немцы перестали делать кухни близко к каменоломням, чтобы у нас не было шанса выжить.
Ели мы все, что не трещало на зубах. Крыса была настоящим деликатесом! От голода люди слабели и умирали. Правда, в каменоломнях хранились тонны сахара. Но он нам больше вреда принес. Из него плавили леденцы, ели без удержу, отчего брюзгли, сердце не выдерживало такого питания. Я однажды с одним солдатом переносил раненого. Так он неснес да упал на ровном месте. И факел его потух. Я подполз к нему, послушал грудь — сердце остановилось".
Один шанс из тысячи
"Когда подземный гарнизон стал редеть, меня принимали уже за настоящего бойца — брали в разведку боем, ставили часовым, — вспоминает Михаил Петрович. — 26 сентября я сидел на посту у дыры, оставленной взрывом. Ко мне подошел старший батальонный комиссар Парахин — я называл его дядя Ваня, он мне все равно что за второго отца был. Дядя Ваня положил мне руку на плечо и говорит: "Миша, ты сегодня ночью должен покинуть каменоломни". Я пытался возразить, но он строго ответил, что приказы не обсуждаются. А у меня-то и сил не было дойти до села, я был истощен крайне, едва мог передвигаться. В штабе дядя Коля Данченко дал мне свой костюм, чтобы я переоделся. Без этого выходить было бессмысленно — оборванных и закопченных партизан из каменоломен немцы узнавали за версту. Мне поставили задачу пробраться в старокрымские леса к партизанам. С собой дали оружие, 3 килограмма сахара, 10 пар шелковых чулок и 20 тысяч рублей — всего этого добра в подземных складах хватало. В три часа ночи мне помогли выбраться на поверхность. На прощание дядя Ваня сказал: "Миша, здесь бы ты умер, а так, может быть, один шанс из тысячи, что ты останешься в живых". Всю свою поклажу я сразу бросил — сил не было нести. Оста вил только пистолет и гранату. Часовойрумын храпел на посту; я его трогать не стал, перелез через колючую проволоку и пошел к себе домой.
Сначала увидел брата и от радости расцеловал его. Он потом эту встречу много лет вспоминал: я, говорит, уже три года хожу и не могу избавиться от чувства, что меня тогда поцеловал труп! Что ни говори, смрад от меня исходил страшный. В каменоломнях, кстати, никто никого не держал. К уходившим по своему желанию не было никаких обид и претензий — ни со стороны командования, ни от бойцов. Потому что не всякий человек может такие условия вытерпеть.
Не успел я отлежаться дома, как меня на следующий день арестовали. Сдала меня материна подруга, за что получила от немцев 10 тысяч рублей — такова была награда за сдачу партизана. Но в итоге предательство обернулось ей пятнадцатью годами тюрьмы после войны.
Попал я в гестапо. В камере, куда меня поместили, уже было человек двадцать политруков и партизан, приговоренных к расстрелу. Напоследок нас завели в баню, чтобы вытряхнуть все ценное. Но перед самым расстрелом в камеру зашел немец — думаю, то был наш разведчик, — который перевел меня и Колю Проценко — тоже еще пацана — в отделение для гражданского населения. Оставалось только, чтобы за нас поручились местные жители. Тот немец и говорит Коле: "Твой брат служит у нас в полиции, он за тебя заступится". Не тут-то было! Полицай от родного брата отказался — сказал, что партизан на поруки не берет. С тем полицаем я потом встретился случайно в Бело горске в 1947 году. Выходили из кино и встретились с ним взглядами. Он побледнел от неожиданности. Я ему ни единого слова не сказал, но он сбежал в Молдавию и там, как мне рассказали, сошел с ума. Совесть его замучила.
А за меня в Аджимушкае подписались 130 человек. Так меня не расстреляли, а поместили в концлагерь в Керчи на улице Чкалова. Попал я снова в каменоломню, на сей раз в действующую, где должен был резать камень. А что такое 15летнему пацану пилить пилой камень?! Меня поставили перед сплошной стеной, у которой ни углов, ни выступов нет — только плоскость. Такой пилой, как в Аджимушкайском музее висит, я впиливался в стену — малопомалу вгонял ее на всю длину под самым потолком. Потом пропиливал до низа — получался рундук. Затем делал рядом еще такую же линию и отрезал горизонтально целый пласт...".
Последнее письмо
"Как в 44м Керчь освободили, я пошел работать на Завод имени Войкова, — продолжает Михаил Петрович. — Да долго там не усидел. Дядька мой, работавший в военкомате, пристроил меня к вносовцам (Войска воздушного наблюдения, оповещения и связи — ВНОС. — Прим. авт.). Это после появились радары. А тогда — бинокль и смотри вокруг на 360 градусов в небо. К тому же за месяцы, проведенные в каменоломнях, я легко распознавал немецкие самолеты по гулу моторов, которыми нагнетали газ в подземелье. Сначала мы стояли в Симферополе, потом в Богодухове, и так дошли до Берлина... Во время подготовки открытия музея здесь проходила большая конференция. Я решил выступить и обратился к своим соседям: "Вы хотите снова быть аджимушкайцами, а не партизанами?" Все были "за", и мы вернули селу историческое название. Тогда же меня выбрали председателем совета ветеранов Аджимушкая. Среди прочего мы занимались поисками оставшихся в живых участников обороны каменоломен. Нашли 136 человек — из них кто один день был под землей, кто пять, кто неделю. Я организовывал встречи ветеранов, поездки. И каждый год в памятные дни получал от аджимушкайцев письма со всего Советского Союза. Сначала приходило больше ста писем, потом количество все уменьшалось — когда на три, когда на пять; в последние годы уже десяток писем приходило, потом четыре, два, одно. А в этом году впервые я не получил ни одного письма...".
Фото: Алексей Макеев
Комментарии